Это начинается не сразу.
В конце и начале времён нужно время, чтобы захотеть поддеть ногтем податливую кору мирового древа, что так заманчиво и гостеприимно пульсирует миллионами, миллиардами, неисчислимым множеством историй.
Всё сущее и всё вплетающееся в ткань бытия. Всё, что было, и всё, что могло быть. Всё, что осуществилось, и всё, что не сбылось. Сотни возможностей и вероятностей переплетаются друг с другом словно змеи, и всё — на кончиках его пальцев. Нужно только время, чтобы он сдался. И времени у него более чем достаточно.
Однажды йотун не успевает дотронуться до его руки: между правдой и ложью всего одна секунда, и Локи знает, как использовать её правильно — нож входит в грудь ледяного великана мгновенно и по самую рукоять, жизнь покидает его уродливое тело раньше, чем он успевает схватить Локи за руку. Правда остаётся в ножнах. Как кинжал, которому только предстоит ударить Локи в спину. Локи ломает эту ветку прежде чем это случится, и несбывшееся золотой пыльцой исчезает с его ладони.
В другой раз он не находит тайный проход в Йотунхейм и вместо этого стоит на коронации Тора, как и полагается, подле Фригги, и больше не чувствует в животе туго скручивающегося узла — у него больше нет плана, который может не осуществиться. Зависть остаётся в ножнах. Как кинжал, которому ещё только предстоит ударить Локи в спину. Локи ломает и эту ветку прежде чем это случится, и несбывшееся ртутью стекает с его ладони к подножию золотого трона.
Следом Один не является в хранилище — Один, конечно же, отец, но отец всем разом, и даже слишком легко придумать, что могло отвести его всезнающий взгляд от хранилища и приковать к золотому чертогу. Локи смотрит на то, как синева мёртвых бесконечных зим растекается по его телу и как следом за ней холодом по венам растекается страх. Кто он? Что он? На этот раз Локи идёт за ответами к Фригге. Боль остаётся в ножнах. Как кинжал, которому только предстоит ударить Локи в спину. Локи ломает эту ветку прежде чем это случится, и несбывшееся шипящей змейкой ускользает в небытие.
Проходит много времени, прежде чем Локи решается ощутить льдистую прохладу Гунгнира. Он перебирает кончиками пальцев робкий побег и чувствует, как ладонь соскальзывает с копья, что не знает ни милости, ни промаха. Чувствует неотвратимую боль, что уже поджидает его внизу, в темноте. Впивается взглядом в единственный глаз Одина и впервые за целую вечность видит там то, чего никогда не видел прежде, — сожаление и понимание. Эти бури внутри ты унаследовал от меня, говорит Один, едва ноги Локи касаются Бифроста, и это наследие кажется Локи дороже всякого трона. Эти бури внутри — они для всех сыновей, а не для самых достойных. Предательство остаётся в ножнах. Как кинжал, которому только предстоит ударить Локи в спину. Ветка растёт дольше прочих, но и её Локи обрывает, прежде чем это случится, и она иссыхает в его руках, напоследок больно царапнув кожу.
Локи устаёт от этого быстрее, чем он мог предположить. Он оставляет молодые побеги в покое и долго, очень долго не возвращается к тому, что могло бы быть с ним. Он берётся за Иггдрасиль с упорством и настойчивостью Идунн, и Иггдрасиль, дружелюбная вотчина, вознаграждает его тёплым светом, озаряющим безвременье и беспространство. Чтобы устать от этого света, нужно время. День? Год? Вечность? У всякого заточения, проживания, ожидания есть своё мерило, но Локи не узник и не постоялец, — он тот, кто остаётся, и тот, кто пребывает. У пребывания нет срока, нет цели, нет окончательной точки — есть только труд, с которым надлежит справляться раз за разом, раз за разом, раз за разом.
Он находит другого себя случайно. Настолько случайно, что в этом при всём желании не нащупать руки провидения (да и провидение — это он). Эта ветвь, почти мёртвая, чернеющая и постепенно пожираемая небытием, сама ложится ему в руку. Локи поддевает кору ногтем, обнажая тёмное, болезненное нутро.
Асгард рукоплещет своему королю: все женщины кажутся Локи похожими на мать, все мужчины напоминают Тора. В золотом чертоге Одина празднуют с размахом, и если чествуют, то дни и ночи напролёт: радостная усталость пульсирует в его теле, и Мьёльнир кажется неподъёмной ношей. Если слишком увлечься иллюзиями, можно забыть о том, что реально, Локи, говорит мать. Правда острым кинжалом впивается Локи под лопатку, и тронный зал Одинова чертога превращается в тюрьму.
Локи знает, где ошибся тот, другой, чья мёртвая ветвь лежит у него на коленях. Асгард тонет в пламени, золотые улицы захлёбываются в Суртуровом гневе. Локи держит тессеракт в руке и, как бы ни хотелось ему привычным движением запрятать его в неприметный кармашек в пространстве, отпускает его в свободное падение — голубая точка становится всё меньше и меньше и исчезает в пламени. Боль острым кинжалом входит Локи в бок, и не будет ни одного потаённого уголка во вселенной, где он мог бы от неё спрятаться.
Проходит много времени, прежде чем Локи решается снова. Я должен кое-что тебе сказать, брат, говорит он и рассеянно крутит в руках пробку от графина, должен кое в чём признаться, я кое-что взял в Асгарде, кое-что, что нельзя было там оставить… Предательство острым кинжалом вонзается в поясницу.
Локи вспоминает всё, что показал ему Мёбиус, и вцепляется в мёртвую ветвь отчаянной хваткой. Он не указывает направления во дворец. Не наносит в Мидгарде удара по беззащитному и лишённому сил Тору. В последний момент вцепляется в его руку, чтобы Тору не пришлось встречаться с Грандмастером в одиночестве. Он пользуется привилегией бесконечности и перебирает все возможные варианты — мёртвая ветвь покорно даёт побеги, но и они тоже мертвы, всё заканчивается одинаково, и Локи оставляет эту ветвь в покое за миг до того, как мировое древо устанет и от его попыток, и от его отчаяния. Иггдрасиль дружелюбная вотчина, но она уважает спокойствие, а Локи носит в себе слишком много бурь.
Он больше не касается былого: не поддаётся искушению посмотреть на то увядающую, то расцветающую, Торову ветвь, отказывается от соблазна проверить всё ещё раз — не может быть, чтобы повсюду, куда он шёл, на каждой развилке, его поджидали только боль и отчаяние. Где-то, однажды, в какой-то невероятной затерянной и скрытой от глаз вселенной он должен был родиться просто для того, чтобы быть счастливым. Иначе для чего это всё? Иггдрасиль, дружелюбная вотчина, ластится к его рукам крепкими, молодыми ветвями, и какое-то время бури утишаются мерным гудением всего сущего и только помысленного.
Это начинается не сразу. Только тогда, когда на одной ветви Локи замечает новый побег ещё до того, как он стал чем-то. Локи обращает к нему свой взор и прибирает поближе к своим рукам. На кончиках его пальцев, внутри маленького побега, прорастает то небольшое счастье, которое он в самом деле, несмотря на своё поразительное невезение, мог бы иметь. Он целует Сильви и чувствует своими губами тёпло и сухость её губ. Открывает глаза и видит над головой потолок, а не бесконечность, усеянную звёздами, плечом ощущает тяжесть чужого тела. Вокруг них появляется спальня, а потом и целый дом. Локи прибавляет к нему комнату за комнатой, и в каждой новой задерживается настолько, чтобы наполнить её достаточным количеством воспоминаний о том, что не случилось. Он поддаётся соблазну поместить этот дом в Новом Асгарде. Не отказывает себе в удовольствии видеть из окна гостиной Торов уже не золотой чертог. Всё, в чём он не преуспел, все изломанные отростки его ветви, на этом новом побеге приходят в порядок. Всё смешивается так, как не должно было произойти, но могло бы, если бы каким-то чудом в начале и в конце времён у Локи получилось бы исправить все свои ошибки разом. Гости приходят не сразу, но появляются неизбежно: сначала Тор, с одним глазом, но отросшими волосами, затем отец, и, наконец, мать. Если слишком увлечься иллюзиями, можно позабыть о том, что реально, Локи, говорит она вместо приветствия. Вот именно, отвечает он. И зависть, разъедающая его нутро как ржавчина, острым кинжалом вонзается в самое сердце.
А потом он видит её. Сильви. Как и все прочие, она не существует. Она лишь часть иллюзии. Дружелюбный призрак, шагнувший, наконец, поближе к нему.
— Не думаю, что тебе следует здесь быть, — неохотно говорит Локи и добавляет после короткого молчания, — честно говоря, я даже не думаю, что ты в самом деле здесь.
Они оба как сыновья для Тони, но только одному дали возможность спокойно закончить школу и поступить в универ, а второму на плечи давила великая сила и великая ответственность, и мне было бы очень интересно сыграть на этом контрасте! В комплекте со мной идут также родитель 1 и родитель 2 в виде доктора Стрэнджа, мы небольшая, но очень дружная семья, которую иногда стоило бы лишить родительских прав, но зато мы можем предложить расшатать мультивселенную, поплакать и посмеяться.
